Ясный весенний день радовал теплом и отсутствием ветра. Стоять в ожидании автобуса было даже приятно, вспоминая, что ещё совсем недавно морозы и слякоть вызывали совсем иные ощущения. Народу на остановке было не много, час пик уже закончился и интервалы в движении явно увеличились. Подъехала ненужная мне маршрутка, часть людей уехала, немногие, как и я, терпеливо ждали следующего номера, без интереса поглядывая по сторонам.
Молодая пара, не спеша, приближалась к пока ещё не состоявшимся пассажирам. Было видно, что симпатичная, модно одетая женщина, явно, что-то доказывает своему спутнику. Они оба выглядели не старше тридцати лет. Слова ещё не были различимы, но её правая рука с раскрытой ладонью энергично делала рубящие движения в подкрепление каких-то слов.
Они приблизились, встали чуть в сторонке от людей, но говорили не шепотом, а так, что, если не всем, то, по крайней мере, ближайшим к ним людям не представляло труда их слышать.
Нет, ты, что не мужик? – продолжала с какой-то агрессией вопрошать молодая особа, - Не знаешь как ремень в руке держать? Намотай конец на руку и хлещи пряжкой, а не так, как ты вчера! Это, что было? По-твоему наказание?
Рослый, сухощавый мужчина, как бы пряча свой рост, сутулился и с каким-то смущением, попробовал возражать:
- Ну, ей же было больно, она и так визжала, ты же видела …
- Ей больно было? Не смеши меня, у неё даже и следов не осталось. Визжала она! Да она это как развлекуху восприняла. Она на карусели тоже визжит. Нашёл довод! – она покосилась на стоящих людей и чуть тише добавила, - Ты понимаешь, что так можно вконец испортить ребёнка?
- В смысле? – с недоумением спросил, по всей видимости, её супруг.
- А в том смысле, что если при слове порка у неё поджилки трястись не будут, то её потом уже ничем не проймёшь. Она решит, что коли в первый раз перетерпела, то ничего страшного в этом нет. Мне-то это хорошо известно, в отличие от тебя.
- Но я так не могу, Вика! Она же маленькая да ещё девочка. Вот сама и пори её, если тебе так хочется.
- Я-то смогу, но это должен делать отец, а не мать. Моя мама меня ни разу не только пальцем не тронула, но и ещё и отца останавливала, когда видела, что проступок не велик. Потому что отец, если меня драл - так уж драл. До крови и до синяков во весь зад. А не как ты: ремешок сложил, пошлёпал для вида и решил, что свой долг исполнил. А она мне утром опять дерзить начала. Я скорее двойку прощу, чем это. Если она в десять лет так себя ведёт, то, что дальше будет?! Нет, так дело не пойдёт! Сегодня же, слышишь, всыплешь, как я тебе говорила!
- Вик, автобус идёт!
- Это не наш. Ты мне ответь, ты всё понял?
Мужчина опять вобрал голову в плечи и, с видом побитой собаки, тихо проговорил:
- Я не знаю, Вик, честно, как я смогу её до синяков бить?! Да она меня потом возненавидит, и я себя тоже, поверь.
Супруга усмехнулась и рукой чуть взъерошила волосы мужа:
- Глупый, вот я разве плохо отношусь к своему отцу? Обижалась, конечно, когда он меня лупил, но повзрослела и поняла, что он был прав. Что, разве он меня плохо воспитал? Может из меня плохая жена вышла? Так и скажи!
- Хорошая! – он потянулся и ласково чмокнул её в щёку, - Лучше не сыскать!
- Ну, вот видишь! А на счёт того, что не сможешь, не беспокойся. Главное, чтобы ты, наоборот, не увлёкся этим, потому что знаю, как это бывает.
- Это ты о чём? – недоуменно и с каким-то подозрением спросил глава семейства.
- Ты ведь знаешь Нину, мою подругу?!
- Знаю, конечно.
- Ну, так вот. Её отец, когда мы с ней ещё в младших классах учились, тоже, вроде тебя, со своей дочурки аж пылинки сдувал. А потом одна история произошла … - молодая женщина, как-то по-девчоночьи захихикала и прервала рассказ, словно не зная, рассказывать ли дальше.
- Что за история? Расскажи, время быстрее пойдёт!
- Да даже не знаю, как тебе это объяснить? Мы уже в шестом классе учились. У девчонок в этом возрасте всякие заморочки бывают, ну, ты понимаешь о чём я?! А с Нинкой мы с первого класса подружились, после уроков то она ко мне домой бывало бежит, то я к ней. Секретов друг от дружки не таили. Она знала, что меня за провинности ремнём наказывают. Сначала просто сочувствовала, потом ей всё любопытнее становилось. Каково это - ремнём по попе получать? Сама-то такого не испытывала, вот и расспрашивала:
- А ты орёшь или терпишь? А тебе перед папой с голой попой лежать не стыдно? Ну, в общем, всё в таком духе. Иногда меня даже шлёпала, чтобы в ответ получить. Ну, мне это как-то раз надоело, и я ей предложила, а, мол, хочешь взаправду быть наказанной? Как это? - она спрашивает. А так, говорю, ты сегодня двойку схватила, да ещё учительнице наврала, что дневник дома забыла. Меня за такое дело отец полчаса бы порол. А тебя, небось, только мама поругает? Ну, да, - она кивает. А теперь представь, что я – мой папа, а ты – это я. Представила? Представила, отвечает. Ты меня теперь накажешь, да? Спрашивает, а сама краснеет до ушей. Ещё как, - я ей в ответ, - а ну-ка неси сюда ремень! Тут она в ступор вошла. Какой, спрашивает, ремень, если он в папиных брюках, папа на работе, а другого ремня у нас в доме нет? Подумала немножко и придумала. Помнишь, говорит, нам Светка рассказывала, что её дома прыгалками стегают, да так больно?! Прыгалки могу дать! Ладно, соглашаюсь, давай свои прыгалки. Попробуем, но если что, так я домой сбегаю и свой ремень принесу, индивидуальный, потому что для брюк у моего отца другой есть.
Приносит она из прихожей знакомые мне прыгалки. Ничего они так, - хлёсткие оказались. Снимай, приказываю ей, трусы и ложись на живот. Улеглась она и ждёт. Я примерилась, мне самой любопытно стало, до этого только меня стегали, а сама-то я никого. Короче, размахнулась, как отец мой делал, да и врезала ей по булочкам. Она как заверещит, с дивана скатилась, попку трёт. Дура, кричит, больно же! Тут меня смех разобрал. Она плачет, а я смеюсь. Ты же сама хотела себя испытать, говорю, слабачка! Тут боль у неё, видно отошла, она духом воспрянула, и отвечает, что это она от неожиданности. Давай, говорит, продолжай, теперь я терпеть буду. Но я сразу сообразила, что её терпения хватит только на один удар, поэтому выдернула из какого-то халата матерчатый пояс и связала ей ноги, чтобы брыкаться было трудно. Руки за спину завела, прижала к лопаткам и начала охаживать. Она вырывается, а меня какая-то злость берёт – ещё сильнее хлестнуть стараюсь. Короче исполосовала её от поясницы до колен, потом опомнилась, руки её отпустила. Всё, говорю, ты прощена, вставай. А она, знай себе, ревёт. Я с тобой больше не дружу, кричит, - уходи! Ну, я домой пошла, а у самой предчувствие какое-то нехорошее. Перестаралась я явно.
И точно. Как потом мне Нинка рассказала, вечером родители с работы пришли: то да сё – всё как обычно. Только эта дура в домашнем халате была, а халат этот едва коленки прикрывал, вот её мать и заметила случайно след от скакалки на ноге. Что это, спрашивает у тебя, да подол-то и приподняла. А на ляжках кровоподтёки в виде петелек. Она чуть стула не свалилась от изумления. Почему да откуда? Ну, та и выдала, что, мол, играли мы с подружкой так, типа, в дочки матери. Что тут началось! Мать её на Нинкиного отца напустилась. Я, кричит, говорила тебе, что строгость надо хоть иногда проявлять. Вот теперь бери ремень и выбивай клин клином, а я пойду сейчас к Викиным родителям.
Короче, когда звонок в дверь раздался, у меня сердце сразу ёкнуло, поняла, что мне сейчас несдобровать. И точно, на пороге Нинкина мать нарисовалась и на меня наговаривать начала. Отец, недолго слушая, прямо перед ней меня пороть начал. Я кричу, что не виновата, что она сама меня попросила, а он знай, хлещет и хлещет, только приговаривает: «Нравится игрушка? Вот тебе ещё, вот тебе ещё!». Нинкина мать окончания порки дожидаться не стала, домой заторопилась. Отец меня на минутку оставил, до двери её проводил, и всё советы давал, что нужно сейчас сделать. Потом вернулся и продолжил пороть меня с того места с которого начал. Но уже не так сильно, и даже стал посмеиваться над нашей с Нинкой забавой.
Ну, подружке, наверное, тоже влетело? – спросил, уже с интересом слушающий её рассказ, супруг.
- Не то слово, влетело! Пока её мать у нас была, её мечта осуществилась – отец ей ремнём по заднице всыпал. Но, видно, недостаточно. Потому что когда его жена вернулась, вся взвинченная да ещё под впечатлением увиденной не слабой порки, то заставила его взять ремень снова в руки и пороть Нинку так, как порол меня мой отец. В общем, на следующий день мы обе с трудом могли приседать и на стулья садились, как старушки, медленно и осторожно. А когда Нине пришлось встать, чтобы ответить что-то училке, то я заметила, как у неё ягодицы подрагивают в судороге. А это означало, что подруга получила по полной программе, и без пряжки, видно, не обошлось. На переменках было легче. Мы стояли, как бы смотря в окно, и делали вид, что с нами всё в порядке. Правда, Нинка не разговаривала со мной целых два дня, но, видя, что я страдаю так же, как и она, не выдержала и всё мне рассказала. Мы помирились, но для подруги худшее только начиналось.
Это почему?
- С того дня Нинкин отец, видно, вошёл во вкус. И куда только делся бывший добрый папочка?! За двойки Нина стала получать ремня регулярно, а так как училась она гораздо хуже меня, то редкая неделя проходила у неё без наказания. А если добавить, что все замечания в дневнике приравнивались к двойкам, то сам понимаешь, что её попа постоянно светилась всеми цветами радуги. Когда мы были уже старшеклассницами, её отец стал вместо ремня пользоваться резиновым сапогом.
Да ты что? Зачем?
- Он брал в руку резиновый сапог с литой подошвой и бил её каблуком по бёдрам до кровоподтёков. А потом предупреждал её, что если кто-то, особенно на медосмотре, спросит, откуда синяки, то она должна будет сказать, что это её какие-то хулиганы побили на улице. Меня отец выпорол в последний раз перед тем как мне исполнилось шестнадцать – я покурить попробовала, а он учуял. Потом сказал, что большая стала, и ему уже стыдно делать мне внушения ремнём, пора, мол, самой понимать, что к чему. А Нинку отец чуть ли не до её свадьбы лупил. Она и замуж-то выскочить торопилась, видно, от этого. Понял, почему я тебе это рассказала?
Супруг помолчал, покивал головой и задумчиво произнёс:
- Кажется, да. Неужели ты думаешь, что я способен стать таким, как отец твоей подруги?
- Я к тому, что не зарекайся, а постарайся себя контролировать. Мужчинам свойственна жестокость, а она может проснуться совершенно неожиданно.
- Я тебя сейчас не понимаю, Вика. Ты сама требуешь от меня, чтобы я драл свою дочь как сидорову козу, и в то же время, говоришь, что мужики садисты.
- Я не сказала, что все садисты. Я просто хочу, чтобы ты стал, хоть немножко, похож на моего отца и вместе с тем не превратился бы в такого тупого, ничего не понимающего в воспитании, папашу, который бьет не для того, чтобы исправить, а потому, что ему стал нравиться сам процесс и он от этого тащится. Понял?
Мужчина вздохнул:
- Да понял я, Вик, тебя, понял! Только почему я должен выбирать между твоим отцом и отцом твоей подруги. Я тебя не устраиваю такой, какой я есть?
- Во многом устраиваешь, но в доме должен быть мужчина во всех отношениях, а не только как любящий муж. Ты любящий муж?
- Ты ещё сомневаешься? – он опять потянулся, чтобы поцеловать жену.
- Вот и хорошо, - она кокетливо прижалась к нему и добавила, - сейчас приедем домой, и пока я готовлю ужин, докажи и мне, и Насте, что у нас строгий папа, и он умеет, если нужно, пользоваться ремнём. А вот, кстати, и наш автобус.
Они сели и уехали. Мне было с ними не по пути.
На душе стало как-то скверно. Казалось, я должен был испытывать жалость только к незнакомой мне девочке Насте, но мне, почему-то, становилось всё больше жальче супруга этой убеждённой в своей правоте женщины, которая, как я понял, начиная со своих детских лет старательно копировала своего отца в практике воспитания и наказания детей.
P.S.
«Около двух миллионов детей в возрасте до 14 лет избиваются родителями, 50 тысяч детей ежегодно убегают из дома, спасаясь от семейного насилия …» Юлия Михайлова, председатель Центра защиты семьи и детства Всероссийского созидательного движения «Русский лад» «Всё лучшее? Детям?» («Правда Москвы». 17.08.11).
А это значит, что ежедневно пять с половиной тысяч детей в России получают в семье порку и побои. Каждый час, прямо сейчас, свыше двухсот детей плачут или кричат от боли, может быть, в соседнем доме или за стенкой вашей комнаты.
«Две трети избитых – дошкольники. 10% из зверски избитых и помещённых в стационар детей умирают. Число избиваемых детей ежегодно растёт. По данным опросов правозащитных организаций, около 60% детей сталкиваются с насилием в семье, а 30% - в школах («МК» 16.04.05).
Поищи на сайтах садомазо
ТоЛьКо_ТвОя_DеВо4{а
В детстве меня не пороли. Ни разу. Даже точнее ни разу телесно не наказывали. А вот ближе к подростковому возрасту пришлось ощутить на себе «прелесть» этого вида «воспитания».Чаще всего мне доставалось просто рукой, пару шлепков через штаны Иногда отец приказывал приспустить штаны и трусы и давал пару шлепков по обнаженной попе. Для более основательных наказаний отец использовала ремень. Причем для порки использовался один широкий кожаный ремень из сыромятной кожи, который отец привез еще в советское время из загранкомандировки. Впрочем описанное время и еще было советским.В случае серьезной провинности, отец строго, но спокойно приказывала идти в маленькую комнату, где и исключительно происходило наказание, В которой находился только шкаф, табуретка и софа на которой и собственно и меня пороли. Дальше были варианты. Либо отец ставил меня в угол от получаса до часа, иногда приказывая полностью раздеться либо только снять штаны и трусы, либо сразу начиналась экзекуция.В любом случае перед поркой был разговор, короткий или длинный. Не повышая голоса, отец выговаривал мне за мою действительную или мнимую провинность. Как правило, отец спрашивала меня, понимаю ли я, что он вынужденно так поступает из-за моего поведения. Я реагировал по-разному - когда кивал головой и говорил «угу», когда просто молчал.После этого отец брала меня за руку и вел к шкафу, откуда брала ремень. Иногда же он брал ремень и подходил ко мне сам. Ремень он держала в левой руке, правой подводила меня за руку к софе. Тут были варианты - он или сам снимал с меня штаны (если они уже не были сняты), или приказывала мне снять их.Чаще всего я послушно снимал штаны, иногда отказывался, и тогда отец меня обхватывала левой рукой с ремнем, а правой сдергивала штаны, а затем и трусы. Затем отец говорил, чтобы я лег. Я покорно укладывался на живот, вернее низом живота на две подушки, заблаговременно положенные на софу, отчего попа выпячивалась вверх, но отец всегда при этом держала меня за плечи, помогая лечь. Потом он задирала мне рубашку с майкой, так что зад становился вовсе голым.Отец левой рукой брал мою правую руку, клал ее на спину пониже лопаток и наваливалась на меня всем своим весом. Перед поркой нервы напряжены и возбуждены, испытываешь какую-то странную смесь ожидания, стыда, притягательности, желания и возбуждения. Ноги начинают дрожать. Ягодицы и бёдра судорожно сжимаются и разжимаются. Внизу живота появляется сладкое жжение и приятное щекотание, попа судорожно дрожит, половинки ягодиц сжимаются друг с другом. Последние мгновения перед первым ударом ремня - самые ужасные и сладострастные.И порка начиналась. Первый удар всегда был болезненным. Неожиданно вспыхивала в заду жгучая боль, когда ремень опускался с негромким свистом на мои ягодицы, издавая шлепок А потом следовал второй удар, третий. Зад прямо обжигала боль. Где-то после пятого шлепка она уже не отпускала, так и пульсировала, то ослабевая, то вспыхивая с новой силой после удара. Ноги помимо воли дрыгаются в воздухе. Тело начинает извиваться, попа тоже виляет из стороны в сторону. Как правило, после пятого удара я ревмя ревел, извиваясь от боли. Хотя вначале решал сдерживать слезы, и какое-то время старался не вскрикивать. Но потом все равно начинал плакать - скорее от обиды, чем от боли.Но боль брала свое в конце концов. Я начинал дергаться, извиваться всем телом, вихлять наказываемым местом. Иногда отец связывал дополнительно руки и ноги бельевой веревкой. Нанеся 70-80 ударов отец прекращал порку. Иногда, ремень попадая на копчик или кольцо ануса вместе с болью вызывал приступ предоргазменного состояния. Хотя сама порка сексуального удовольствия никак не вызывала, разве только процедура ожидания и приготовления. Потом отец отпускал и говорил, чтобы я либо вставал и оде
Отец брата порол проводами и скакалкой, мать разводиться даже хотела. сломал характер брату
Моему сыну 14 лет. Мальчик онанист. Заставала за этим делом и ванной, и в туалете и в постели перед сном. Что не делала - бесполезно. И ругала, и стегала ремнем. Через день - опять дрочит. Отец не хочет вмешиваться. Что делать?
Ненормальная mama, оставьте мальчика в покое, гне лезьте в его интимную жизнь. Папа не вмешивается, а зря. Он должен был бы защитить сына. Ведь сам знает, что все пацаны в этом возрасте дрочат и в этом ничего плохого нет. Надо радоваться, что мальчик нормально развивается
Я начал дрочить в 11 лет и вскоре это заметила мама. Она вела со мной разговоры о вреде этого баловства (как она говорила) Бестолку. Стала ругать и угрожать ремнем. Не помогло. Потом она гоняла меня ремнем по квартире, стегала по чему попадет (снимать штаны и ложиться на диван я категорически отказывался) К 16 годам она отчаялась с этим бороться. И, вдруг, приходит с мужчиной - коллегой по работе. Тот привел с собой дочку =- девочку тоже 16 лет. Они с мамой договорились - пусть уж дети под контролем занимаются нормальным сексом (девочка тоже дрочила). Девчонка мне понравилась. Она приятно смущалась и краснела, когда моя мама и ее отец нас инструктировали А то мы и так не знаем, что надо использовать презик и прочее. В тот же вечер она осталась со мной на ночь в моей комнате. В эту же ночь мы с ней оба потеряли невинность и получили фонтан удовольствий. Утром пришел ее папа и мы все вместе завтракали. Наконец, наши предки были довольны,
| |
Школьные «обвинения», Или пора взрослеть.
Теперь я вам расскажу историю, почему у меня возникла идея «осветить» данный вопрос. Когда я села за клавиатуру, то не смогла обойти вниманием детей . Именно поэтому история «затянулась» на две статьи.
Наказания детей (после пяти).
И так, начнём. Я пошла, поздравить первую учительницу моей Александры с 8 марта. Однако зайдя в класс педагога в нём не оказалось, так как её срочно вызвали на педагогический совет.
У нас в школе такое бывает – срочно нужно посоветоваться, а то, как же работать (без чётких указаний). Извините за сарказм.
Оказавшись с детьми один на один, я не могла стоять, как истукан и молчать. Я их спросила :
Чем вы занимаетесь? Какое задание дала учительница?
Некоторые дети, честно говоря, бездельничали и очень мешали остальным выполнять задачу, поставленную педагогом. Я им напомнила :
На уроке нельзя себя так вести. К тому же, сейчас придёт учительница и будет «ругать», что вы не сделали свою работу.
И тут наперебой полились «страшные» рассказы.
Как наказывают детей?!
Дети наперебой стали рассказывать, как их (ещё первоклассников) дома наказываю родители.
Вот рассказ одной девочки :
Мама, а бывает и папа бьют моего старшего брата сначала ремнём, потому что он приносит плохие оценки. А после этого (судя посему, недостаточно первого варианта) его ставят на несколько часов на горох.
Здесь все наперебой стали выкрикивать, что они тоже проверили свои колени «на прочность». И говорили какие «дырки» оставались после того, как родителей посещала «доброе» расположение духа.
Один мальчик, почему-то с гордостью в голосе, заявил, что его однажды тоже били ремнём.
Дети поведали мне много «интересного». И я задала себе всё тот же вопрос – в чём может быть виноват ребёнок ?
Родительские наказания
Когда Александра пошла в первый класс, то по истечении первого месяца учёбы всех нас пригласили на родительское собрание.
Это вече вместе с нами разделили учителя, которые читают отдельные предметы. Они поведали, как дети адаптировались к новым (для них) условиям сосуществования. Коллектив штука сложная.
Самым запоминающимся было выступление учителя физкультуры :
Дорогие родители, пообщавшись с вашими детьми всего месяц, я узнал, как ВЫ ведёте себя с детьми дома…
Среди родителей прокатился небольшой гул. Понятно, что никому не хочется «выносить сор из избы».
Да-да, я могу подробно рассказать о каждом ребёнке, особенно про то, как его наказываю дома:
- Подходишь к одному – он втягивает голову в плечи. Понятно – подзатыльник самый главный атрибут воспитания в данной семье.
- Подходишь ко второму – он весь сжимается. Здесь тоже всё ясно – ремень «гуляет» по пятой точке, причём не раз в жизни.
- Подходишь к третьему – ребёнок закрывает глаза и превращается в комок. Видать здесь родители не заморачиваются – бьют, как попало.
К чему я рассказываю все эти ужасы. Говорить о том, что , когда ребёнок лежит поперёк лавки, как гласила старая поговорка. Так об этом говорить, не переговорить.
Бить слабого – это значит самому быть слабым. Ребёнок в данный момент испытывает только физическую боль и злость, что он не может вам ответить.
А подумайте о том, что он вырастет… Вам не страшно?
А за что бить? Что он принёс вам двойку?
А лично вы спросили — за что он её получил? Знаете, ответ на этот вопрос может быть с вариантами:
Банальный. Не выучил. Спросите сначала себя, а почему он не выучил? Может вы не научили его быть усидчивым и выполнять поставленные задачи, как того требует дисциплина. Да-да всё те же правила.
Странный. Не понял объяснений учителя. Можно ли (на данный момент) назвать этот случай редким или невозможным? Сложно сказать однозначно. К сожалению и так бывает. Но наказывать сегодня за то, что сделано далеко не сегодня… согласитесь, странная логика. И здесь опять же ваше упущение. Ведь это вы «не знаете», что ваш ребёнок не усваивает материал.
За поведение. Учителя до сих пор плохо «разделяю» оценки за знание и поведение. Я не оправдываю не учителя и не ученика. Ребёнок должен знать правила, а с учителем «разбираться» — это ваша задача.
Ошибочный. Это очень редкий случай, но возможный. Стоит ли мне задавать вопрос, кто ДОЛЖЕН выяснять этот вопрос?!
Я призывала, и буду продолжать это делать: наши дети нужны только нам (как бы грустно это не звучало). Осознайте это и будьте в курсе всех аспектов жизни вашего ребёнка. Просто помогите ему. Кстати, я считаю, это .
Научите его нужным правилам. Вспомните Маяковского :
Крошка сын к отцу пришёл…
Постарайтесь обсуждать вместе с ребёнком разные жизненные ситуации (по мере поступления). Рассмотрению можно подвергнуть множество ситуаций ежедневно. Главное отбросить лень.
Ведь ребёнок только вступает в жизнь, и каждый дельный совет поможет пройти маленькому (пока) человеку свой путь намного легче.
Уберегите своих детей от насилия. Они вам спасибо скажут!
А как вы наказываете своих детей? Если в вашей семье ? И как вы «добиваетесь» их исполнения? Поделитесь своей точкой зрения — оставьте свои
Я помню, мне лет пять, я лежу у бабки на коленях, а она секет тонкой вицей мою голую попку. Я плачу и визжу от боли и стыда, а мои младшие сестры смотрят на меня в приоткрытую дверь и тихонько хихикают в кулачок, чтобы бабка, увлекшись поркой, их не заметила и тоже не всыпала.
Вичка была тонкой, но злючей и кусачей. Она больно секла мою маленькую попу, и ее я запомнил надолго, как и батин ремень и дядины-тетины розги.
Матушка меня тоже порола, но порола редко и не так сильно как отец или его родственники. Порке она предпочитала слово, что было мучительно, но не так больно, как тети-дядино воспитание. Я даже не помню как и за что она наказывала меня, а вот как меня драли отцовские родственники помню очень хорошо. Они пороли быстро и сильно. Как делают не очень любимую работу, делать которую все-таки надо.
Тетя могла просто войти в комнату со сложенным ремнем в руке и негромко скомандовать:
- Спускай штаны и ложись!
Если я не выполнял ее приказ, она говорила:
- Выпороть - я тебя все равно выпорю! Только дам не тридцать, а все шестьдесят, и еще скажу Николаю, и он тебе вечером добавит! И получишь ты не одну порку, а три! Устраивает?
Конечно, меня это не устраивало, и я, плача и всхлипывая, заголял свой бедный зад и подставлял под очередную порку.
И хоть, как я уже говорил, порола она быстро, практически без пауз, но порола сильно. Ремень звонко шлепал по моей заднице, оставлял красно-синие полосы, заставляя меня ерзать животом по кровати, лавке или дивану (смотря, где меня разложили) и считать удары про себя.
Если кто-нибудь входил в этот момент в комнату (двоюродные сестры, родственники или тетины подружки), ничего не менялось, даже при подружках она начинала пороть сильней. Ей нравилось, что все считали ее женщиной сурового нрава, никому не дающей спуска.
Выпороть она могла в любой момент, в любую секунду, и наличие в доме посторонних этому не мешало. Наоборот, порка при чужих считалась чем-то особенным, чем-то, более выдающимся.
Дядя не отставал от тети, только он редко брал ремень в руки, предпочитая розги, которые я помню до сих пор.
Особенно мне запомнилась порка впрок.
Ну-ка, племяшь, поди сюда. Я тебя посеку немного.
- За..., за что?
- Было бы за что ты бы уже с голой поротой задницей по дому ходил! Тебя всегда есть за что сечь, а сегодня я тебя просто впорк высеку.
Все во мне похолодело - я понял, что это не шутка - ноги стали ватными и во рту резко пересохло.
- Пойдем-ка в сенки.
Мы вышли в сени, дядя развернул лавку, стоявшую у стены, и поставил ее поперек. Рядом в жестяной ванне мокли розги.
- Что встал? Спускай штаны и ложись.
Я всегда боялся порки, и всегда перед поркой силы для какого-либо сопротивления покидали меня, под розгами я мог кричать и требовать прекратить экзекуцию, и даже ругался матом, пока из меня не выбили этой привычки. Поэтому я молча расстегнул брюки, стянул их вместе с трусами и лег голым задом вверх. Дядя выбрал одну розгу из ванны и поглядывая на меня несколько раз резко взмахнул ей. От этого знакомого свистящего звука я вздрогнул и непроизвольно сжал попу ожидая удара.
- Что боишься?
Я промолчал.
- Боишься? - и он снова просвистел розгой.
- Дда.
- То-то, - довольным голосом сказал он, - будешь помнить, как я тебя сек. Будешь? - и снова свист розги, и снова я сжался ожидая жгучего удара.
- Буду.
И тут розга снова просвистела и жадно впилась в мой беззащитный зад, когда я уже и не ждал.
- Надолго запомнишь? Удар.
- Надолго? Новый удар.
- Что молчишь? И эту розгу дядя потянул на себя.
- Да.
Боль после каждой розги накатывала все сильней, но я еще не стонал и не плакал. Стыдно плакать в четырнадцать лет.
- Так на сколько запомнишь? И снова с потягом розга просекла мою попу.
- Яяяя нааадоолгоооо за...помню!
- Вот то-то! Сколько раз я тебе уже всыпал?
- Я..., - и я замолчал, я забыл, что когда тебя секут надо считать.
- Так значит ты не считал?
- Я, я...
- Что ты? Раз не считал - начнем сначала!
- Нет! Нет! Не надо! Было пять! Пять! Я считал!
- Ты еще и врешь! Ну, с этим после разберемся, а сейчас считай вслух громко, чтоб я слышал. Не услышу начнем по-новой тебя учить.
И розга впилась в мой уже горящий зад.
- Один! Два! Три! Четыре! - прилежно отсчитывал я жгучие розги. Дядя больше ничего не говорил, а усердно сек.
Я дергал задом изо всех сил, пытаясь избежать прожигающих все тело насквозь ударов розги, но он спокойно и усердно полосовал мой истерзанный зад и только начал приговаривать:
- Получи еще! И еще! И еще! И еще раз! Получи! Вот те еще!
Каждое слово сопровождалось новым рассекающим ударом розги и моим истошным воплем:
- Нет!!! Нет! Не надо! Ааааааааа! Двааааааадцать пяяяять! Оуууууууууу! Боооооольно кааааак! Нееееееее наааадоооооооооууууу! Дваааааадцаааать шеееесть! Двааадцать сеееемь! Двацать воооосеееемь!
Я крутил задом как мог, но всегда розга настигала и обжигала сильнее предыдущих.
После тридцатого удара дядя сделал перерыв. Отбросил измочаленную розгу в сторону, снял с гвоздя две веревки и привязал меня к лавке. Затем ушел в дом и вернулся со своим старым армейским ремнем. С ним я тоже был знаком не понаслышке и хорошо помнил какие синие полосы он отпечатывал на моей заднице. Конечно розга секет больнее, но если вам всыпать таким ремешком полсотни горячих, то сидеть вы долго не сможете.
Дядя намотал часть ремня на руку, отошел немного назад, примерился и вытянул меня прямо по свежим рубцам точно посередине задницы.
- Ууууууу, - простонал я, - тридцать один.
- Нет, теперь счет идет сначала! Запомни, как мой ремень порет, - сказал он и продолжил порку.
- Один, два, три, четыреее, пять, шесть, - начал я считать удары ремнем, стараясь отвернуть свой зад, чтобы было не так больно.
После десяти ударов порка прекратилась опять. "Наверное все" - подумал я и ошибся. Дядя расправил ремень и притянул им мою поясницу к лавке, так что теперь я не мог уже увернуться.
- Ну что ж, продолжим, - и он выбрал новую розгу и встал с другой стороны, - на чем мы остановились?
Ремень выбил-таки из меня первые слезы и я сквозь них непонимающе посмотрел на него.
- Сколько было розог?
- Три...тридцать, - сказал я уже всхлипывая и понимая, что сегодня меня очень крепко выпорят и никто мне не поможет, не защитит. Тетя иногда спасала меня от, казалось бы, неминуемой порки, но сейчас ни ее, ни двоюродных сестер не было. Мы с дядей были дома одни.
- Тогда считай дальше!
- Тридцать ооодин! Трииииидцать два! Ооооууууууууу! Тридцааать триииии! Оооооой, боооооольно! Тридцать четыреее! Пяяяять!
- Сколько? Сколько?
- Тридцать пять! - Быстро поправился я, хотя с теми, первыми, которые я забыл считать было уже сорок, а с ремнем - пятьдесят!
Ссссссчох - просвистела розга.
- Тридцать шеееесть! - выдохнул я.
И снова тонко просвистела розга.
- Тридцать сеееемь! - выдохнул я.
Ссссчак - впилась розга.
- Ууууууииииий, как боооольно! Трииидцааать ооосеемь! - выкрикнул я.
Под розгой я уже немного пообвык, дядя понял это и тридцать девятый, сороковой и сорок первый нанес очень быстро, подряд, так что я не успел сосчитать и от резкой усилившейся боли громко взвыл, забыв обо всем на свете.
- Оооооо, блять, уууяяяяяяяяяяя, блять! Ицать евять, орок, орок один! - прокричал я как мог.
- Вот и пробрало наконец! Услышал я голос дяди откуда-то издалека. И опять три сильных удара подряд. И я, не успев отдышаться от предыдущей серии, снова взвыл. Слезы и сопли залили лицо, но мне было уже все равно, я хотел только, чтобы меня перестали пороть.
- Ааааааауууууууииииияяяй! Хватит, пожалуйста! Не надо больше! Не надо! Не надо! Я никогда, я ничего!
- Это хорошо! Вот так тебя и буду сечь! И три раза розга обхватила мой зад, заставив меня непрерывно выть во весь голос.
- Аааааааааааа! Ооооииииииййй! Ууууиииияяяяя! Не надо больше! Не надо сегодня! Не надо! Дядюшкаааа, не надоооооо!
- Когда же надо? Когда же мне тебя сечь?
- Завтра! Дяденька, родненький, посеки меня завтра, пожалуйста!
- Хорошо, сейчас я тебе всыплю еще! А за мат, за то, что не считал, за ложь - я тебя вместе с дочками высеку! Сколько им назначу не знаю, но тебе - вдвойне!
- Да-да! Хороошоооо! - дядя не стал меня слушать, а снова резкими и быстрыми ударами продолжил меня пороть.
- Что тут у вас происходит? - услышал я над собой тетин голос, когда последняя розга просекла мой зад.
- За что ты его? Ведь даже на улице слышно! Парень не успел приехать, а ты его под розги!
- Ничего! Напомнил ему, что такое розги! А то забыл видать!
Я поднял голову и увидел тетку и двух моих сестер.
- Прекрати его пороть!
- Да мы пока вроде закончили, остальное позже дам.
- Эй, вы, - прикрикнула она на сестер, - чего уставились, ну-ка быстро на кухню! А то самих высеку!
И сестры мгновенно исчезли.
- Давай, отвяжи его! - и сама первой начала развязывать тугие узлы веревки.
- Вставай, - потребовала она. Я опустил на пол одну ногу, затем другую и осторожно встал на ноги. Прикрываясь рукой попытался натянуть трусы и брюки.
- Не надо! Вообще сними их, иди умойся, и ляг в кровать. Спорить с ней я не посмел и сняв одежду всхлипывая пошел в дом умываться под рукомойником. Когда я смыл слезы и сопли, я немного успокоился, прошел в маленькую комнату и лег на кровать, как велели. Я стал очень послушным! Лежа я слышал как переругивались дядя и тетка, и радовался про себя, когда она ругала его. Потом дядя ушел, он сегодня еще работал. Я осторожно поднялся и подошел к трюмо, повернулся к нему спиной и посмотрел на мою бедную попку. Она вся распухла и была в темно-синих, фиолетовых рубцах. Следы от розги были и на спине, и на ногах. Особенно сильно рубцы вспухли там, где розга захлестывала, огибая ягодицы.
- Вот гад, как высек! - сказал я вслух, все еще всхлипывая.
- Ничего, заживет! - моя тетя стояла в дверях и улыбаясь, смотрела на меня, - давай, ложись на живот. Я прикрываясь руками подошел к кровати и снова улегся на нее.
- Сейчас я твою поротую попу смажу и станет полегче.
- Не надо! Нет! Не надо!
- Ты еще поспорь у меня! Мало прилетело? Хочешь, чтобы я добавила!
- Нет, - пробурчал я.
- Тогда лежи смирно,
- она выдавила мазь из тюбика прямо на мой зад и осторожно начала втирать его. Было немного больно от прикосновений к еще горяще-болящей попе, но постепенно боль и вправду уходила, уступая место новому, приятному чувству, которое начало крепнуть внизу живота и твердело все больше. Мне стало стыдно и за это, и за то что тетка и сестры видели меня таким - голым и выпоротым. Конечно, меня пороли и раньше, в другие года, и бывало, что меня с сестрами пороли вместе, но такое возбуждение и вместе с ним стыд после порки были впервые. Тетя все так же нежно гладила меня, втирая какую-то мазь в мой истерзанный зад, а мой член неудобно уперся в кровать и я хотел приподнять попу, чтобы стало комфортнее, но я боялся, что она заметит это и все поймет.
- Ну-ка, ноги раздвинь, я посмотрю не попало ли тебе куда не нужно.
- Нет! Не надо! Там все впорядке! - испуганно сказал я.
- Опять споришь! Мало тебе видно досталось? Раздвинь ноги! - И она легонько шлепнула меня по заду. Я тут же приподнялся, давая свободу окрепшему члену, и раздвинул ноги, как просили. Она провела рукой по внутренней стороне бедер, смазала самый низ попы, ляжки и легонько провела рукой по яйцам.
- Ну, по яйцам не попало, а остальное заживет! - весело сказала она. "Так по ним и не могло попасть", - хотел сказать я, но помня шлепок и зная, что она тоже может крепко драть - смолчал.
- Сейчас мазь впитается, - продолжала она поглаживая иссеченые бока и ягодицы, - я тебя накрою и ты отдохнешь.
- А правда, что на улице было слышно, как я.., как меня...?
- Мы за два дома услышали. Я сразу все поняла. Да ты не переживай, у нас тут это дело обычное. Или ты забыл? Ты лучше скажи, за что тебе Николай добавить обещал?
- Я забыл про счет.
- Забыл считать розги и все? - недоверчиво спросила она, поглаживая меня.
- Нет.
- Так за что?
- Я соврал, и еще я ругался.
- Тогда понятно. И когда обещался?
- Когда Настю с Олей пороть будет. Сколько им назначит - мне вдвойне даст.
- А он их сегодня вечером пороть хотел.
- Сегодня? - и внутри у меня все снова упало, похолодело и во рту стало сухо. Внизу живота разом все обмякло.
- Да, сегодня и в субботу, если здорово нагрешат. Помнишь наши субботы?
- Помню.
- Мамке-то с отцом не хвастался, как тебя родня воспитывает?
- Нет, я никому ничего...
- Впрочем, она и так знает, - тетка, казалось, не слушала меня, - звонила, просила, чтоб тебя сильно не обижали. А ты умудрился в первый день на розги нарваться. Ну, ничего это только на пользу.
Тут я не выдержал и снова разревелся.
- Поплачь, поплачь со слезами боль уйдет, станет легче. Она достала свежую простынь из шкафа, накрыла меня и ушла. Через пять минут я уже спал, я всегда быстро засыпал после порки.
Дети 80х, наше поколение, пережили это в цивилизованной стране, в цивилизованных городах, в цивилизованных семьях. В наше время.
Я выражаю глубокую благодарность тем людям, которые позволили мне опубликовать кусочки из их биографий. Кое-где я внесла изменения в детали.
Лет до 5 меня мыли в небольшой пластиковой ванночке, которую ставили в большую ванну. И вот, однажды, не было горячей воды, и меня мыли нагретой. Воды было очень горячая, а терла мама меня сильно жесткой губкой. Мне было больно, я плакал, а она ругалась и говорила «Не придумывай, нормальная вода и губка мягкая». Я плакал еще сильнее и назвал ее дуррой. Она созвала всех родственников, которые были в доме в тот момент. Они собрались, нависли надо мной и стали говорить какой я плохой, что за такие слова мне полагается порка, что я буду за каждую ругань получать по губам. И опять было страшно и плохо.
Я должна была отвечать за все свои поступки, поэтому виновата только я, я сама всегда отвечала за все, что происходит вокруг меня….
А сколько тебе было лет, когда ты начала отвечать за свои поступки и быть ответственной за все, что происходит вокруг тебя?
Мне было 3.. около трех лет, чуть меньше.
Меня забыли в саду, и поздно вечером воспитательница отвела меня домой. И когда она позвонила в дверь, мои папа, мама и бабушка очень удивились…
Было мне лет 9. Отчим уже работал в КГБ и большую часть времени мы его не видели. А те редкие часы, когда он был дома, мать непрерывно жаловалась, что он мной не занимается, я совсем распоясался, не помогаю ей и не учусь достаточно хорошо.
И вот, в один из вечеров мы с матерью опять ссорились. Точнее я выслушивал очередную тираду о том, что я бездельник, у меня нет будущего, у меня такие выдающие родственники, а я всех подвожу.
Я обычно терпел, просил прекратить, а потом начинал орать в ответ и плакать. Так вышло и в этот раз. И в тот момент, когда я начал орать пришел отчим. Мать кинулась в коридор и сказала «Саша, он мне хамит». Отчим держал в руках сверток с лекарствами в стеклянных бутылочках. И с порога, ничего не выясняя, кинул его мне в голову. Было очень больно и обидно. Обидно, что он даже не разобралсяи не спросил в чем дело. А мне очень хотелось его защиты.
Мой отец с 12 лет насиловал меня, пока я не ушла из дома в 16. А моя мама и бабушка делали вид, что ничего не замечают. И когда в 14 лет я открыто закричала им, чтобы они меня защитили, бабушка сказала «Дура, посмотри, до чего ты довела отца!»
У нас была обычная интеллигентная семья - родители с университетским образованием, научные работники. Трое детей, я старшая. И отец нас бил. Маму никогда, только нас, двух девочек, и потом - меньше, слава Богу - младшего брата. Порол с раннего детства. Помню его армейский ремень с пряжкой, потом еще какие-то, сменявшиеся. Системы, расписания в этом не было. Он легко приходил в ярость - от чего угодно. Гуляла и ушла далеко от дома, «не так» себя вела, сказала грубость или подралась в детском саду. Позже, в школе - за все плохие оценки, невымытую посуду, запойное чтение. Кошмар моего детства - проходить мимо отца, если он чем-то недоволен и кричит. Что кричал - даже пересказывать не буду, «дрянь и свинья» были обыденным лексиконом. Но он не пропускал мимо себя без тяжелой затрещины, и я старалась проскользнуть, закрывая голову руками. Очень хорошо помню вкус крови во рту - если удар приходился по лицу, или тяжелый гул в голове - если по затылку. Порка вызывала такой ужас, что я писалась каждый раз в процессе, и потом, зареванная, вытирала за собой лужу. Он доходил до ослепления в ярости и хлестал, пока его не глушил мой визг. В бассейне, куда меня отдали для поправки здоровья - я была хила и много болела - это не для жалости, а для справки - я пряталась попой к кабинке, переодеваясь, чтобы скрыть синяки и избежать насмешек других девочек. Но все равно не удавалось, и я выслушивала от них и стыдилась до немоты - то, что меня бьют, было моим же позором.
Мой отец в первом классе заставлял меня решать задачки через интегралы. И в связи с тем, что я не понимала, он бил меня головой об стол.
Моя мать, когда я делал что-то не так, ложилась на кровать и умирала. Она говорила, что умирает из-за того, что я плохо себя вел. Мне было 4.
Дедушка у меня был видный деятель. Много лет он работал за границей. Каждое лет он брал нас с двоюродным братом к себе. Это было сладкое время.Много солнца, моря, вкусной еды, о которой в Союзе и не слышали. А еще там были улитки. Огромные улитки без панцыря ярко оранжевого цвета. Оооочень красивого J Мне было лет5-6 и эти замечательные красивые улитки занимали все моей внимание. Я очень хотел с ними поконтактировать. Дедуля не разделял моего увлечения и с методичностью зажимал меня между коленей и охаживал ремнем. Называл он его (ремень) «миленький». И если я проявлял к среде излишнее любопытство, то дедуля предлагал мне отведать «миленького».
В школе, куда меня отдали с 6 лет, начался ужас. Не знаю, почему, меня начали травить дети. Избиения стали каждодневной практикой. Мальчишки дожидались конца уроков, чтобы гнать меня как зайца. Домой я добиралась не меньше часа, пристраиваясь к взрослым (никогда не тормозившим), прячась и все же неизменно с разбитой губой, или оторванными пуговицами, или синяками, или прочими детскими потерями. То, что родители не защищали меня в той ситуации, я тогда даже не вменяла им в вину, меня на этом заклинило позже, уже после школы. Первые пять лет были сплошным издевательством. У меня не было друзей, я, сильная и веселая, стала замкнутой, болезненно ранимой, мрачной и саму себя не любившей девочкой. Помните, наверно, фильм «Чучело». Я увидела его тогда, в школе, и испытала шок - кто-то пережил то же, что и я. Одноклассники потом дразнили чучелом. В пятом классе, вернувшись домой с двойкой, я неожиданно для себя не стала дожидаться вечерней порки, а сбежала из дома - будучи ребенком тихим и книжным и повергши тем в шок учителей. Ночь провела на вокзале и в аэропорте. На следующий день от безвыходности вернула сама, отчаянно труся, что отец меня просто убьет.
Мой отец специально замачивал кожаные ремни в каком-то рассоле для того, чтобы пороть нас с братом.
Когда мне было 6, мать бросила нас. Отец требовал, чтобы я стирала, мыла квартиру и готовила еду для него. Так продолжалось много лет, пока я не вышла замуж.
Когда папа объяснял мне уроки, если я не понимала его со второго раза, он топил меня в ванной. Там все время почему-то была налита вода. Это было примерно через день. Мне было 7 или 8. Мама кричала: «Не спорь с отцом!»
Класса со 2-го меня отдали в музыкальную школу. Купили пианино. Ведь мальчик из интеллигентной семьи должен уметь играть на пианино. А я не любил пианино. Каждый раз меня усаживали боем туда. Кончилось это через через пару лет, когда отчим несколько раз ударил меня головой об пианино, а я, утирая сопли, встал, и глядя на них сказал: «Можете убить меня, но я не сяду за пианино». И в этот момент отчим посмотрел на мать и со спокойным лицом спросил: «Ну что? Убивать его?». Это было так страшно, что я до сих пор волнуюсь и слезы наворачиваются, когда вспоминаю об этом. Мать ответила: «Да ладно, пусть живет». Больше я не ходил в музыкальную школу, а ненавистное пианино они продали.
По вечерам, когда отца не было больше суток, мама отправляла меня его искать. Поздним вечером. Я должна была найти в городе и притащить домой пьяного в стельку отца.
Если я плохо себя вела, мама и папа собирали мне мешочек с сухарями и выставляли на улицу, говоря мне, что теперь я должна жить сама, как хочу. На улице был сорокоградусный мороз. Мне было 4-5-6 лет.
Вообще, ремень был нормой воспитания в семье.Обычно, лежу я вечером в кровати, а отчима еще нет. И я думаю, вспоминаю, не натворил ли я чего. И вот в дверном замке заворочался ключ, мать выходит из комнаты, а я натягиваю одеяло на голову и прислушиваюсь. И слышу, что мать говорит на повышенных тонахи упоминает мое имя. Тяжелые шаги отчима, открывается дверь в комнату, и я под одеялом, физически чувствую, как луч света падает на меня. И он такой резкий, тяжелый, и неприятный. И я делаю вид, что сплю в надежде, что может быть спящего ребенка не будут бить. Но отчимвключает свет, срывает одеяло и начинает бить, приговаривая «будешь еще матери грубить? Будешь?», а я плачу и кричу «нет, нет». И паника. Я не знаю что я сделал не так, я не знаю как мне сделать так, чтобы меня перестали бить. И так каждый день, через день. Иногда неделями затишье. Но каждый раз, когда он приходил домой - одеяло на себя, и, затаив дыхание, ждать: войдет или пройдет мимо к себе в комнату.
Лет в пять меня пытался изнасиловать дядя, и когда я закричала и побежала, и рассказала родителям, они мне не поверили, обвинили меня во лжи.
АПД. для тех, кто сомневается, описание видов насилия